До свиданья, мама!

Для начала американский анекдот: «Ребенок: я ухожу. Английская мама: ок. Французская мама: ок. Американская мама: ок. Русская мама: Стой! Ты поел? Что на тебе за штаны? Где твоя шапка? Ты точно поел? Возьми бутерброды. Уроки сделал? Точно сделал? В глаза смотри! Погоди-погоди… Куда вообще ты собрался?!».

Мне, как русской маме (на самом деле под условной «русской мамой» имеется в виду мама со всего постсоветского пространства), и русскому ребенку, над этим анекдотом несмешно – мне тревожно. Начиная со слов «я ухожу». И вопрос «господи, куда?» возникает у меня гораздо раньше, чем у русской мамы из анекдота. И отсутствие ответа (подразумевается, что конец не нужен, в это время слушатель начнет хохотать) тревожит меня еще больше. Про эту тревогу, про процессы, которые лежат в основе этой тревоги – и процессы, причиной которых является эта тревога, - я и хочу поговорить.

Сепарация, как главное условие взросления. Всем понятно, что в отношениях мам и детей на постсоветском пространстве происходит что-то, отличное от всего мира. Что? Нам очень сложно разделяться. Нам очень сложно «сепарироваться». Сепарация – это когда единое целое делится на две абсолютно самостоятельные части. В отношениях мам и детей – это когда маленькая клеточка, зародившаяся внутри взрослого женского организма, становится взрослым самостоятельным организмом, способным существовать автономно, в статусе самостоятельного автономного организма. Для нас же эта самая «сепарация» воспринимается как разрыв отношений, конец любви, одиночество. Сама идея разделиться со своим ребенком пугает. Нормально, когда маму тревожит идея сепарироваться со своим трехлетним ребенком. Но если ребенку 18? 25? 30?

Сепарация и возрастные кризисы. У Агнии Барто есть прекрасные стихи «Стою я с папой на мосту. // Он не растет, а я расту». В отличие от взрослого, ребенок взрослеет постоянно, каждую минуту. Еще минуту назад он был чуть менее способен к автономной жизни – а теперь способен к ней чуть более. На деле, конечно, это взросление отмечается по экспоненте. Каждый бурный скачок взросления психологи называют возрастными кризисами (те самые знаменитые «кризис трех леи», «кризис семи лет», «предподростковый кризис» - далее везде). Каждый возрастной кризис – это маленькая сепарация: новые границы мамы и ребенка, новые правила, по которым они будут существовать. Новые правила, по которым комфортно существовать обоим.

Детские возрастные кризисы и «мамские» возрастные кризисы. Все верно. Специалисты зачастую забывают упомянуть, что вместе с ребенком через кризисы роста проходит и мама. Мама, которая, в отличие от ребенка, совсем себе даже и не росла. Она просто училась быть родителем этого конкретного ребенка, училась обеспечивать его безопасность, любить его и воспитывать. И вот вдруг за короткое время перед ней – совсем новый ребенок, взаимодействовать по-старому с которым не получится. Надо учиться по-новому. В моменты возрастных кризисов непросто и детям, и взрослым. Детям надо отвоевать право на свою новую самостоятельность, свою новую отдельность от родителей. А родителям – смириться с этой новой самостоятельностью, отдельностью, позволить ей быть. И все же, несмотря на трудности и сложности – прохождение, завершение возрастных кризисов – одна из главных задач взросления.

Кризис – это очень остро. На практике кризис – это истерики, непонимание, борьба, скандалы, «Я сам!», «Дай сюда!», «Не хочу на балет!», «Ну я же вижу твой талант математика!», рыдания, хлопанья дверьми, «Ты ни на что тут не заработал!», «Я сказала – не закрывай дверь к себе в комнату!», «Я уйду от вас!», «Куда ты так вырядилась!», «Ты – худшая в мире мама!» и вот это вот все. Ребенок отстаивает свои новые границы – а мама так просто их не отдает. Возрастной кризис – это очень много острых чувств. Чувств, для выражения которых - социально приемлемых, нетравматичных, нетоксичных способов - зачастую у нас просто нет. Сам факт, что некогда устоявшиеся границы сейчас будут передвинуты, старые договоренности – упразднены, а новые – оговорены и подписаны – вызывает много агрессии, страха, грусти, тревоги и прочих эмоций, традиционно называемых «негативными».

А что если возрастной кризис отменить? И тут, в силу разных обстоятельств (общественных ил моделей, или моделей поведения в конкретной семье) семейная система принимает решение: конфликт – плохо, чувства – плохо, возрастной кризис – плохо. А потому надо делать все, чтобы возрастного кризиса избежать. Помните все эти: «У меня идеальный ребенок, никакого кризиса трех лет» и «Я был беспроблемным подростком, никаких неудобств никому не причинял»? Казалось бы, идеальное решение. Обидно только, что взросление без кризисов роста  - невозможно. Отменяя кризисы роста – мы отменяем взросление. Способность личности быть автономной. Отменяя кризисы роста мы отменяем сепарацию. Рано или поздно личности придется эти кризисы пройти – только проходить их будет уже взрослый (условно взрослый, а по сути – так и не выросший) – в кабинете психоаналитика, или прямо в поле (при благоприятных обстоятельствах и хорошей рефлексии).

Упраздненная сепарация – на национальном уровне. Вернемся к условной «русской маме». По идее, на помощь сепарации мамы и ребенка должны приходить общественные и социальные модели. Когда сепарацию и успешное, конструктивное прохождение возрастных кризисов одобряет общество, предлагает модели этого прохождения. Но что, если общество, напротив – сепарацию не одобряет? Что, если сепарация, возрастные кризисы – это нечто общественно порицаемое, стыдное, воспринимаемое, как опасный и деструктивный процесс? Именно эти модели царят на постсоветском пространстве. Начиная с непринятия детских истерик (способа, которым ребенок отстаивает свою самостоятельность), через огромную родительскую тревожность, навязываемую матери извне (будто собственной тревожности ей недостаточно), к культу «небунтующего, беспроблемного подростка» (по сути – подростка, принявшего решение навсегда остаться в предподростковом возрасте) и «услужливых 20-30-40-летних детей». Но почему – и когда – целая нация приняла решение упразднить сепарацию?

Национальные травмы XX века. Если целая нация хранит деструктивные социальные, общественные модели – значит, они очень сильно «заряжены». Значит, когда-то они были залогом выживания этой нации. Именно потому от них так непросто избавляться. Очевидно, что на постсоветском пространстве можно отметить две большие национальные травмы – 1. травму Гражданской войны (прицепом к ней – травму сталинских репрессий) и 2. травму Великой Отечественной Войны. Обе эти травмы имеют общие особенности: огромную гибель гражданского населения, в частности – огромную убыль мужского населения, голод, лишения, отложенное горевание, нечеловеческие усилия для возвращения жизни в мирное русло. Еще одна характерная особенность – большое число семей «мать-ребенок». Основная задача – выживание и обеспечение выживания потомства. Ключевые слова – самопожертвование, горе. И послание будущим поколениям: сепарация – опасна для выживания. Когда-то это послание помогло выстоять. Теперь оно – нечто вроде вирусной программы, которая всплывает в каждой семейной модели на постсоветском пространстве.

«Сепарация опасна!» - вирус в современных семейных моделях. Многие естественные процессы сепарации настолько неодобряемы в постсоветском обществе, что зачастую у мамы и ребенка начисто отсутствует язык, на котором можно эту сепарацию обсудить. Сепарацию давно назревшую – а зачастую и перезревшую. Все попытки этих разговоров тонут в стыде и самошейминге. Чувства, оставаясь невыраженными, оказываются разрушительными для личности, которая их испытывает. Апатия, депрессивный спектр – это все сюда. Невозможность строить свою жизнь, вступать в самостоятельные отношения, самостоятельно растить детей – тоже. Невозможность реализовываться профессионально (а зачастую – просто зарабатывать себе на жизнь) – тоже про это. Чувства – не то, что можно замести под ковер. Чувства - лишь сигнал о том, что необходимы перемены – и переговоры об этих переменах.

Отменить сепарацию при помощи токсичных моделей. Семейная модель, куда подсажен вирус «сепарация – опасна» - по сути, оказывается в двух реальностях. Первая реальность – это картинка, которая на поверхности, где цель родителя – вырастить успешного и счастливого ребенка, передать ему контроль над его жизнью. Вторая (скрытая) цель родителя – ни в коем случае не давать ему вырасти, оставить границы слитыми, отложить кризисы роста, оставить себе контроль над жизнью ребенка. Для реализации первой цели, на солнечной стороне, родитель будет применять понятные инструменты – поддержка, любовь, обеспечение безопасности, безвозмездное предоставление ресурсов. Для реализации второй, скрытой цели – родитель будет пользоваться целым набором токсичных методик, которые ему в наследство оставили его родители (и которыми он тоже сильно поранен). Это будет нарушение границ, обесценивание, соперничество, насаждение тревоги, «усыновление» к детям, чувство вины, стыд, отрицание сильных сторон, отсутствие родительского благословения (одобрения) на самостоятельную жизнь, эмоциональный шантаж, «условная» любовь – и это только некоторые из пыточных инструментов, которые родители применяют к детям, чтобы остановить сепарацию. Чтобы остановить взросление. Чтобы «сберечь» - а по сути – уничтожить своего ребенка.

Токсичное поведение родителя – в серой зоне. Поскольку мы говорим о скрытой, нерефлексируемой, наследуемой социальной модели – ее очень сложно осознать. Родитель зачастую не способен объяснить причины некоторых своих поступков. Более того, он не способен осознать и обсудить свои чувства, которые эти поступки у него вызывают. «Этого не было», «Ты все неправильно помнишь», «Ты все выдумываешь», - отрицание чувств ребенка, и его воспоминаний – следующие токсичные модели. Психические защиты, которые позволяют родителю игнорировать собственное поведение, и собственные причины так себя вести. Более того, на свету у родителя – его любовь к ребенку, необходимость ради него трудиться, необходимость ради него приносить себя в жертву – и глубокое горе, что его ребенок страдает. Работа с такими проблемами начинается с осознания страха перед сепарацией. Необходимость сепарации воспринимается и родителями, и детьми – как необходимость разрыва отношений. Именно так выглядит сепарация с ранних стадий детско-родительского слияния. И именно разрыв порой становится единственной возможностью для взросления (крайне болезненного и травматичного) ребенка.

Между тем сепарация – это свобода. С ранних стадий слияния кажется, что это – свобода лишь для ребенка, который уходит в свою взрослую жизнь, наконец обретя свои границы – и контроль над собой в этих границах. Однако, тот же процесс происходит и с родителем. Он неконец получает себе свою жизнь. Ведь главное, что отрицает общество – это необходимость свободы для родителя. Свободы от самопожертвования. Свободу вернуться в свои границы, перенести внимание на собственные потребности – и заняться собственным взрослением, собственной реализацией и собственным профессиональным ростом. Свободу от чувства вины, от потребности контролировать то, что больше нет возможности контролировать. И прилагать усилия туда, где они дадут ощутимые всходы.